Виталий Манский: наша задача была пробудить людей

Борис Тух

info@stolitsa.ee

– Дайте я подумаю, – попросил Манский. И после паузы заговорил:

Наверно, честнее всего сказать, что я не понимаю, как оказалась возможной большая война. Несмотря на то, что мы почти два года живем в этой войне, она и сегодня воспринимается мной лично как что-то абсолютно аномальное. После Второй мировой войны казалось, что войны – рудимент консервативных, уходящих из практики отношений. Конфликты, которые происходили где-то на периферии, воспринимались как локальные, региональные – у нас такое считалось невозможным. Если бы не война, начатая Путиным, может быть, мы не увидели бы войн в Армении, в Израиле. Война вернула право на войну.

Сегодня – простите, я верю, что слово материально и опасаюсь произнести то, что скажу сейчас, но все же скажу: мы сейчас действительно находимся на пороге мировой катастрофы. При том, что не желаем верить в реальность развязывания ядерной войны. Но не можем избавиться от опасения, что вплотную подошли к опасному порогу.

Человечество выработало иммунитет к трагедии

– Вы сделали фильм «Восточный фронт», герои которого – «госпитальеры», добровольцы, с риском для себя спасающие раненых на поле боя, чтобы доставить их в госпитали, – чтобы показать свое неприятие ужасов войны и предупредить людей?

– Предупреждать не о чем, все уже произошло. Но как ни парадоксально, человечество в целом и каждый человек индивидуально уже выработали иммунитет к ужасу. Иммунитет к трагедии. К смерти. К тем вещам, к которым его вроде бы невозможно выработать. И если в феврале-марте 2022 года война всеми воспринималась эмоционально, личностно, то теперь нужно признать, что мир привык к фактору войны и война перестает нас тревожить, переходит в фоновый режим, и задача нашего фильма с Евгением была разбудить людей, не дать им заснуть. Не дать свыкнуться с этой войной. Пусть хотя бы на те секунды, когда идут финальные титры. Даже ради этих секунд наша долгая работа имеет смысл.

– У фильма два равноправных автора: вы и Евгений Титаренко. Как вы распределили между собой функции?

– Прежде всего Евгений – непосредственный участник этих событий. Со своими товарищами-«госпитальерами» он пережил шесть страшных месяцев, спасая раненых. Его позывной был «режик», т. е. режиссер. Евгений полностью снял войну. Когда говорю «снял», требуется техническое уточнение: парни крепили к шлемам видеокамеры; то, что они сделали, стало самой натуральной видеофиксацией войны. С этим материалом Женя пришел ко мне, отснятые кадры стали толчком к построению драматургии фильма. И дальше я предложил такую концепцию, конструкцию картины: мы выдергиваем героев из войны и переносим в нарочито спокойный благостный мир, создавая максимальную дистанцию между двум реальностями. А дальше мы вместе монтировали картину, делали звук, и я подчеркиваю, что это полное абсолютное соавторство, хотя впервые мне пришлось делать кино в соавторстве...

Фильм был показан в 30 странах, и он очень эмоционально остро воспринимался. Я видел людей, которым после фильма требовалось время прийти в себя. И казалось: не нужна традиционная беседа зала с автором после показа, может, важно просто разойтись – чтобы разговор о картине потом состоялся в сознании каждого зрителя.

Опасность надлома

– В настоящее время линия фронта движется очень незначительно, и это напоминает то, что мы видели в фильме Эдварда Бергера «На западном фронте без перемен»: не перешло ли все в стадию позиционной войны, которая длится до тех пор, пока у одной из сторон не иссякнут ресурсы? И в названии «Восточный фронт» нет ли переклички с названием романа Ремарка, по мотивам которого Льюис Майлстоун снял фильм в 1930 году и Эдвард Бергер – в 2021-м?

– Картина Бергера для меня лично являлась определенным референсом для конструирования нашего фильма. Отсюда некоторое созвучие названий. К тому же мы делали цветокоррекцию в той же студии, том же зале и с теми же специалистами, которые работали на фильме Эдварда Бергера. Но это не ответ на ваш вопрос.

А ответ – да, это так. И да – общество начинает осознавать еще более высокий уровень трагедии, когда ты теряешь надежду на контрнаступ, на какой-то волшебный эликсир, который немедленно приносит тебе перемогу. Контрнаступ и перемога вдруг оказываются не таким чудодейственным процессом, приходится осознать, что нужно куда больше сил, терпения для того, чтобы выдержать эту трагедию и не надломиться. Я сейчас снимаю фильм в глубоком тылу, в своем родном городе Львове, где каждый день по городу несут молодых парней на кладбище. И отсюда возникает опасность надлома, которая столь трагична, столь тревожна, что никак не хочется сейчас формулировать.

– «Госпитальеры» – добровольцы, они не числились в частях ВСУ и, следовательно, если бы они были ранены или, не дай бог, убиты, компенсаций им и их семьям не полагалось. Из бесед этих парней в спокойной обстановке (кстати, общаются они на русском языке) выясняется, что один из них по состоянию здоровья абсолютно не годен к военной службе, он несколько раз пытался пройти медкомиссию, но всякий раз его отсылали домой. Вместе с тем среди беженцев (или, как их еще называют, «вынужденных переселенцев») встречаются мужчины, которые по возрасту могли бы воевать…

– Не мне быть им судьей. Но когда встречаю таких людей за пределами Украины, я не испытываю к ним большой симпатии.

Был такой случай. Я представлял фильм Андрея Лошака «Разрыв связи» в Праге. Андрей, выступая, сказал, что он находится в таком шоке от этой войны, он не знает, как жить, что делать, он в смятении – и тут встал молодой парень-украинец и сказал: «Вы вообще ничего не должны ничего делать – ни снимать, это никому не нужно, вы должны все продать и отдать деньги украинской армии. И здесь я, рожденный в Украине, не выдержал и сказал со сцены: «В таком случае вы, молодой человек, должны немедля сесть на автобус и поехать на свою родину, защищать ее с оружием в руках».

Пацифизм становится нечуткостью

– При всей схожести названий вы уходите в сторону от тематики Ремарка?

– Да, «На западном фронте без перемен» – об абсурдности, бессмысленности войны. Произведение пацифистское. Для народа Украины защита своей родины абсолютно не может быть бессмысленной вещью. Так что сочувствия к пацифизму в нашей картине нет.

В 1990-м году, будучи еще очень молодым режиссером, я снял пацифистскую картину о войне в Карабахе. Привез ее на один очень крупный фестиваль. 1990-й, еще жив СССР. Жюри, как потом мне доверительно сообщили, хотело дать фильму Гран-при, но эстонский режиссер (уже не помню фамилии), который был в жюри, отказался в таком случае подписывать протокол. Он сказал, что он против пацифизма. Картина заканчивалась кадрами похорон трех погибших: армянина, азербайджанца и советского солдата. И он сказал, что нельзя уравнивать жертву, палача и случайного посредника. Тогда я был очень обижен. Теперь знаю, что в подобных вопросах необходима огромная чуткость. Тем более что одним неосторожным высказыванием я буквально на днях вызвал большой скандал в Армении. Я был в Баку и разместил в «Фейсбуке» фото, сделанное в бакинском аэропорту на фоне азербайджанского флага, и написал, как странно, что слово «победа» для разных обществ приобретает взаимоисключающий смысл. Это была слишком пацифистская сентенция, и в Армении, переживающей трагедию поражения, мой пост восприняли очень отрицательно. И я пишу одно за другим объяснения, приношу извинения армянским знакомым и незнакомым людям за то, что обидел их своей нечуткостью. В наше время пацифизм становится нечуткостью. Когда ты желаешь украинцам мира, а не перемоги, получается, что ты желаешь им поражения в этой войне. Понятие «мир» становится тождественным понятием поражения. Это как в Израиле сегодня сказать про мир. Это точка абсолютной смены базовых кодов цивилизационных отношений.

– Эту смену цивилизационных кодов поняли не все. Недавно в центре Таллинна (!) имела место манифестация в поддержку палестинцев, «пострадавших в конфликте ХАМАСа с Израилем». Где был лозунг «Палестина от реки до моря».

– К сожалению, это характерно для Европы. На открытии крупнейшего фестиваля документального кино IDFA на сцену вышли люди с палестинским флагом – и худрук фестиваля аплодировал им.

– Ваша картина в IDFA не участвует?

– В этом году, слава богу, нет. А в будущем я крепко подумаю, стоит ли в нем участвовать.

– Снять фильм об Израиле вы не планируете?

– В 2004 году я снял фильм «Наша родина» о моих одноклассниках; исходной точкой его является эпизод принятия в пионеры, а затем 30 лет спустя я снова встречаюсь с одноклассниками; многие из них за это время переехали в Израиль. И мы размышляем о понимании того, что есть родина. С одним из одноклассников я ездил в сектор Газа.

Сегодня я думаю об Израиле, но пока не понимаю, какая это должна быть история. Я должен дать себе право на этот взгляд.

Ответственность и вина

– Вы живете и работаете в Риге, перенесли туда из Москвы фестиваль «Артдокфест». В Риге из людей, которые приехали из России, создается такой мощный и плодотворный слой ярких личностей. Почему именно в Риге, а не у нас? И сложилась ли там некая общность?

– Да, потому что необходимо было ощущение общности, в которой можно согреться. Я помню себя, приехавшего в 2014 г. Мы каждый день встречались либо у нас дома, либо на других квартирах. Так, как не встречались в Москве. Потом мы успокоились, прижились и разошлись по разным дорожкам. И теперь я смотрю, что новая волна, которая приехала в 2022 году, идет по нашему пути. И они удивляются, почему мы не приходим в их компании. А мы уже прошли через это. Мы уже интегрировались. Мы для латышей не стали латышами, а для себя стали – и живем нормальной естественной жизнью. А тем, кто приехали сейчас, это необходимо, они находятся в адаптационном периоде.

– К сожалению, в странах Балтии к носителям паспорта РФ многие относятся настороженно – это еще я деликатно выразился. Будто на них лежит часть вины путинского режима.

– Я сторонник коллективной ответственности, но при этом всегда подчеркиваю, что в русском языке есть два разных определения: ответственность и вина. В каждом обществе есть большие группы людей, которые несут коллективную и индивидуальную вину. А ответственность несут все, даже те, кто оппозиционно настроены, как носители паспорта государства-агрессора. Но эта ответственность не дает основания для дискриминации человека, если он живет вне России.

– Видели ли вы лучший, на мой взгляд, эстонский документальный фильм этого года – «Последний реликт» Марианны Каат?

– Да, Мы эту картину пригласили на «Артдокфест», который пройдет в марте 2024 года.

Это очень важная мировоззренческая картина, обращенная к европейской и мировой аудитории, помогающая понять, осмыслить и стать вооруженнее в защите наших ценностей. В Латвии сегодня мне говорят: «Мы не хотим смотреть в сторону России, кто бы нам об этом ни говорил. Мы не хотим смотреть эстонский фильм, нидерландский, чей угодно фильм, не предлагайте нам эти взгляды». Я не принимаю эту точку зрения, но мне все труднее убеждать в необходимости заглядывать в это пространство. Знаете, в иконописи есть рай и есть ад. Наличие ада и рая является важным инструментом для понимания человеческого бытия. Если ты исключаешь ад, ты перестаешь стремиться к раю. Картину Марианны Каат можно рассматривать как средство от, образно говоря, духовной и нравственной пандемии, а латвийские ревнители чистоты и незамутненного сознания своего зрителя уподобляются антиваксерам.