Евгений Стеблов: у каждого персонажа своя правда

Евгений Юрьевич Стеблов не только артист, но и писатель, автор двух книг. В его рассказах оживают великие актеры прошлого, с которыми ему доводилось встречаться.

Борис Тух

– Евгений Владимирович, вы играете купца Ахова. Между тем вы сами – потомственный дворянин.

– Не потомственный. Мой прадед  Павел Павлович Стеблов был депутатом городской думы в Рыбинске, действительным статским советником – это генеральский чин – и директором  двух гимназий. Вот и выслужил дворянство. А столбовым дворянином он никак не был, ибо не имел никогда поместий.

А вообще мои предки, Стебловы, из Томи. Прапрадед мой Павел Акинфиевич когда-то выкупился из крепостных, разбогател, стал судовладельцем, его пароход ходили по реке. А мой дед, занимавшийся историей края, добыл свидетельство, что предок наш широко гулял там. Как и положено купцу из пьес Островского. Мой Ахов, если помните, с гордостью говорит: «Мы иногда сберемся, хозяева-то, так безобразничаем, что ни в сказке сказать, ни пером написать!» Вот в таком, примерно, роде. 

– Каким он вам представляется, этот Ахов? 

- Когда я над этой ролью работа, я о другом думал. Не о происхождении. Он же с одной стороны человек достаточно жесткий, этим и известен. А с другой стороны он же сватается к молоденькой девушке не из какого-то сластолюбия. Он в нее влюбился. И это искреннее и чистое чувство. Со стороны, правда, это выглядит иначе.

– Ну да. Вспоминается пушкинское:  Но всему же есть граница. И зачем тебе девица?

– Да, да! Меня межличностные отношения больше интересовали.

– У Островского ведь никогда не бывает совершенно плохих людей. У каждого есть и свои слабости, и свои привлекательные черты. И своя правда. 

– Вы правильно поняли. Для меня это очень важно. Проще простого изобразить такого Ахова, который всего-навсего возжелал совратить молоденькую девушку. А это неинтересно. Он влюблен искренне и по-настоящему страдает.

– Есть такое немецкое выражение: «Киндерштубе». Буквально: детская комната, а вообще оно означает воспитание, от которого многое зависит.

– Как же, знаю. У меня «Киндерштубе» была очень хорошая, я родителям в своем душевном развитии многим обязан. 

– Ваш отец был прекрасный инженер и когда-то сам собрал телевизор?

– Да, в 49-м году это было. В коммунальной квартире мы тогда жили, и все соседи приходили к нам на телевизор. И это как-то сплачивало, создавало общее впечатление дружбы среди таких разных обитателей многонаселенной квартиры. Тогда-то я заметил, что люди, конечно, очень разные бывают, но хороших все-таки больше. И до сих пор так cчитаю.

– Я знаю, что вы поступили в театральное училище очень молодым.

– В 16 лет. Я ведь с 6 лет в школу пошел. Я декабрьский, родился 8 декабря 1945 года, так что к Новому году мне, студенту Щукинского училища, уже исполнилось 17.  Тогда школа переходила на 11-летнее обучение, но десятилетки еще оставались, и я специально перешел в школу, которая оставалась десятилеткой, чтобы пораньше получить аттестат зрелости.  53 года работы и три театра.

– Вашим первым местом работы был театр «Ленком»?

– Не «Ленком» – а Московский театр им.Ленинского комсомола. «Ленком» -это полнейший бренд, который придумал Марк Анатольевич Захаров. А в то время главным режиссером Театра им. Ленинского комсомола был Анатолий Васильевич Эфрос. мой первый главный режиссер. Я очень хотел поступить именно к нему, и за полгода я ввелся в спектакль «До свидания, мальчики». Потом, в кино, я снялся в фильме по этой повести Бориса Балтера в главной роли Володи; ставил фильм Михаил Наумович Калик; к сожалению, он недавно ушел из жизни, в Израиле. А в театре я играл второго героя, Витю Аникина, в кино его сыграл Миша Кононов, его тоже нет с нами, царствие ему небесное! Потом я сыграл в «Похождениях зубного врача» по Александру Володину…

– В Театре им.Моссовета вы играете уже 50 лет. 

– Да. Я ушел из Ленинского комсомола, когда Анатолия Васильевича сняли с поста главного режиссера и перевели очередным режиссером на Малую Бронную. Что, как потом выяснилось, оказалось не так уж плохо. Он очень плодотворно там работал, поставил «Ромео и Джульетту», «Отелло», «Дон Жуана»; великие были спектакли!  Сейчас, ретроспективно, думая над судьбой Эфроса, я прихожу к выводу, что ему вообще не надо было главным режиссером быть. Он чисто творческий человек, а административные обязанности, которыми вынужден заниматься главный режиссер, ему были чужды. Он был человеком моцартианского склада души.

В то время и я покинул Театр Ленинского комсомола. Оказался в Центральном Академическом театре Советской армии. Тогда его художественным руководителем был Андрей Алексеевич Попов, народный артист СССР, а его заместителем – Леонид Ефимович Хейфец, тогда еще молодой человек. И они очень хотели меня переманить и сделали это путем воинского призыва. Вызвали меня в военкомат; офицер сказал: «Идите в ЦАТСА, там вас очень хотят. А не желаете – очнетесь  на Дальнем Востоке, в отдаленном гарнизоне»

Прихожу я на прием к Андрею Алексеевичу Попову, и он сразу начинает утешать меня: «Чего ты расстроился? Мы тебе даем главную роль в спектакле  к 50-летию советской власти. Понравится тебе у нас – останешься. Не понравится – уйдешь,  не будем препятствовать!». 

Возвращаться в театр, в котором не было Эфроса, мне не хотелось. Это был уже не тот театр. Правда, в нем работал Сергей Григорьевич Штейн, замечательный режиссер, но он не был руководителем театра. И я остался в Театре Армии, только попросил, чтобы меня демобилизовали сразу, как выйдет приказ министра обороны, не затягивали. 

Артист в солдатском звании

– Вы два года прослужили?

– Год. Я был рядовым солдатом с высшим образованием, такие служили один год. От аттестации на офицерское звание я отказался: не хотел становиться на офицерский учет в военкомате, чтобы не тягали на переподготовку, а какая для меня переподготовка, я абсолютно не военный человек. 

В  армейском театре я сыграл главную роль спектакле «Мастера времени» по пьесе украинского писателя Ивана Кочерги «Часовщик и курица». О судьбе интеллигента в революцию. Там были три возрастные трансформации моего героя: 19 лет, тридцать и 46 лет. Андрей Алексеевич Попов играл вторую главную роль. Он был  применительно к театру святой человек, я считаю его одним из своих учителей. Он меня особенно ничему не учил, но я от него учился. Тут, скорее, было личностное воздействие на меня, молодого.

(Примечание. По этой же пьесе лет двадцать спустя был поставлен телефильм. В роли часовщика Карфункеля, которую в ЦАТСА исполнил Андрей Попов, снялся Юри Ярвет –Б.Т.)

…А потом Геннадий Шпаликов написал пьесу «Поручик Каховский», об одном из тех декабристов, которые были казнены, и отдал ее в Театр Армии с прицелом на то, чтобы я сыграл главную роль. Начались репетиции. Я к тому времени уже был штатским человеком. На репетициях мы с Леонидом Ефимовичем Хейфецом творчески разошлись, и я решил уйти из театра. 

А раз я уходил, надо было еще и снимать с репертуара успешный спектакль «Мастера времени», Захожу к Андрею Алексеевичу, как бы объясниться. Высказал мотивы ухода, обернулся,  пошел к двери – и вдруг слышу: «Дурак! Я же тебя люблю!» Уникальной искренности и таланта был человек.

Мы много лет спустя с ним встретились на съемках у Никиты Михалкова, в «Нескольких днях из жизни И.И.Обломова». Только в кадре не встречались: Андрей Алексееич играл слугу Обломова Захара, а я  – отца Обломова, который появляется в снах маленького Илюши. Обломова играл Олег Палыч Табаков, царствие ему небесное, но Табаков – человек действия, а Илья Ильич Обломов – созерцатель. Я по своей натуре тоже, скорее, созерцатель, и Никита предложил мне сыграть отца, это как бы работало на образ Обломова.

– То есть обратная перспектива самого Обломова? 

– Вот-вот. 

– С Никитой Михалковым вы же снимались еще в «Я шагаю по Москве». Сколько вам лет было? 

– 17. Я с конца первого курса снимался.

Против кого дружите?

–  Вы на год меня старше, и легко можете представить, с каким чувством я смотрел и «Я шагаю по Москве», и «До свидания, мальчики»; насколько близко мне все это было!

– Конечно! Мы же одного поколения!

– Какие же люди встречались вам еще в юные годы! Анатолий Эфрос, Андрей Попов. В Театре Моссовета – Фаина Раневская, Любовь Орлова, Ростислав Плятт…

– А еще в Театре Ленинского комсомола работал с Софьей Владимировной Гиацинтовой. А через несколько лет мы оказались в одной больнице, только на разных этажах; я приходил к ней и она рассказывала мне о театре МХАТ-2, где они работали с Михаилом Чеховым. Это поколение настолько высоких внутренних качеств и настолько истового отношения к искусству! Как-то Софья Владимировна сидела на репетиции Ивана Николаевича Берсенева, с которым они тоже в молодости служили во МХАТе-2,а потом Берсенев был художественным руководителем Театра Ленинского комсомола. И тут ему принесли чай и бутерброд. И она вскричала: «Как ты можешь! В храме!». 

А с Раневской мы в Моссовете работали в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше» по Островскому, его ставил Сергей Юрский, который тогда ушел из БДТ и переехал в Москву. Раневская сама выбрала для себя роль Фелицаты, няньки, роль небольшая, для большой роли у Фаины Григорьевны сил уже не  было. А я еще в институте делал отрывок из этой пьесы, из роли Платона, моей партнершей была Марианна Вертинская. Хотел попросить у Юрского эту роль, но не успел. Он первый предложил мне сыграть Платошу.

У меня есть книжка, она уже четыре издания выдержала, «Против кого дружите?», об уникальных людях, с которыми мне посчастливилось встретиться. 

– Это ведь не единственная ваша книга?

– У меня их две. В 83-м году в журнале «Октябрь» я опубликовал повесть «Возвращение к ненаписанному». Она была переведена на словацкий и опубликована в Браиславе в журнале «Славянски погляды». А потом мне предложили сделать книжку. Она называлась «Не я», и в нее вошла повесть и отдельные зарисовки. 

– За полвека, что вы работаете в Театре им.Моссовета, он сильно изменился? 

– Конечно! Ведь театр – это люди. Наш театр Моссовета в своем роде уникальный. За все 50 лет, что я в нем служу, обходилось без революций. Он развивается эволюционно. Закваска, которую когда-то замесил Юрий Александрович Завадский, действует до сих пор.

Имею честь принадлежать к выдающемуся кинематографу

– В кино вы снимаетесь в последнее время немного?

– Как сказать. Каждый год одну картину делаю. Не считаю, что этого мало. Да мне, кстати говоря, и не интересно. Сегодняшнее кинопроизводство с точки зрения производства может и хорошее. Но для меня – может я резко скажу – это какой-то детский сад. Руководят кинопроизводством продюсеры. А они в первую голову думают о доходности предприятия, а я все-таки имею честь принадлежать к нашему выдающемуся отечественному кинематографу, который столько для мира сделал! Тогда не было коммерческой доминанты, однако кинотеатры были переполнены. 

Я недавно снялся в картине у моего друга Василия Борисовича Ливанова, в картине, сценарий которой он тоже сам написал, «Медный всадник России». Это история создания скульптором Фальконе знаменитого памятника Петру Великому. Я там сыграл Ивана Ивановича Бецкого, личного секретаря императрицы и президента Академии художеств. Есть предположение, что он был настоящим отцом Екатерины. Когда Бецкой был молодым, он четыре года был дипломатом в Париже, где познакомился с герцогиней Иоганной Ангальт-Цербстской, женщиной пылкой и свободных нравов; говорят, что именно от него Иоганна родила будущую российскую самодержицу.  Свечку там, конечно, никто не держал, но Бецкой был единственным вельможей, который при Екатерине жил в Зимнем дворце, что уже говорит об особом к нему уважении. В Париже под одним из мостов есть даже скульптурная пара, изображающая Иоганну и Бецкого. 

Артист сотрудничает с монастырем

– Я знаю, что ваш сын стал монахом…

– Теперь уже монахом. Он десять лет в Соловецком монастыре, прошел весь путь – сразу монахами не становятся.  Никакого конфликта у меня с ним по этому его решению не было, я сам верующий православный человек, мне важно с ним сохранять духовную связь, однако жаль, что теперь род Стебловых пресечется, так как других потомков по мужской линии не осталось.

– Вы с ним видитесь?

– Да, только в этом году я к нему не летал, потому что взлетно-посадочная полоса на Соловках реконструируется; добраться можно только по железной дороге и затем по морю, а это для меня слишком тяжело. Нужно ехать поездом до станции Кемь, там переночевать и в шесть утра быть на пристани, и то еще неизвестно, попадешь ли ты, будет ли море, потом что при сильном волнении рейсы отменяются. Для меня это тяжеловато. А летал я туда раз в год, жил в Соловецком  монастыре; я с ними сотрудничаю. 

– Каким образом?

– Они проводили в разных регионах России культурно-религиозно-просветительские вечера. Большие: на три часа. С участием симфонического оркестра Архангельской филармонии, солистов Мариинской оперы, детского хора того региона, где мы работали. А наместник монастыря (первое лицо), благочинный (второе лицо) и я – мы читали тексты. Особенно – трогательно до слез – было, когда мы выступали в Крыму. Из-за этого я теперь невъездной в Украину. Мне недавно позвонили из «Эха Москвы» и сообщили, что на Украине меня занесли в черный список. Что ж, Бог им судья!

На болото к собаке Баскервилей

– Евгений Юрьевич, вы уже сыграли «Не все коту масленица» в Нарве и Кохтла-Ярве. Какое впечатление произвела на вас публика? 

– Публика как публика, приятное впечатление произвела, хорошо принимали, точно реагировали и на смешные места, и на драматичные. Никакого смущения я не испытал.

На гастролях я в Эстонии раньше не бывал, но здесь снимали «Собаку Баскервилей», где я играл доктора Мортимера, и я приезжал сюда на натуру. Снимали под Таллинном болото – хотя на самом деле болота не было, там поле было. В Таллинне сняли некоторые проходы. Так что с Эстонией я как-то немножко знаком.